Королева пробормотала что-то неразборчивое о дворянах, которые часто пекутся только о том, чтобы оставаться чистенькими, но спорить вслух с мужем не стала. Они бы действительно знали, однако только в том случае, если бы в Тревиньене что-то и в самом деле произошло. То, что уже не исправишь. Но храмовники оставались проблемой, и они могли пока только готовить очередное нападение, не будучи, как показала практика, совсем уж глупцами, и это королеву пугало. Самым старшим колдунам, с детства воспитанным в тревиньенском монастыре, теперь было чуть меньше тридцати, но таких мало. В основном, первой волне чудотворцев едва стукнуло двадцать и все они, хоть четырежды маги, оставались беззащитны перед огнем и мечом. Иногда Асдис допускала шальную мысль о том, что им и в самом деле следовало бы обучать и темных, хотя бы тайно, и тогда проблем с храмовниками удавалось бы избежать, но тут же гнала ее от себя, напоминая себе, сколько стоит посвящение в темное мастерство и насколько ей повезло, что у нее самой еще оставался шанс от него отказаться. Все же, правильно говорили: «Кто умножает познания, тот умножает скорбь». Она обладала теми знаниями, которые, во многом, ее останавливали. Зато не останавливали ни Гарольда, ни его сыновей, ни, теперь, Рикарда – тайная канцелярия, насколько королева могла судить, до сих пор работала в том же режиме, что и при дяде. И с тем же расходным материалом.

– И одновременно с этим, двадцать пять лет – это очень много, – Асдис вздохнула и качнула головой в такт собственным мыслям. – Мы дали им достаточно времени одуматься, и если им это не удалось, то я не хочу больше ждать. Сейчас самое время, пока Ардону нечего дать ордену, взять в руки их же оружие и обернуть его против них.

Как ни крути, а они с Филиппом не были вечными. Иногда, как в юношестве, ей удавалось в это поверить, но возраст все же неизменно напоминал о себе, скрипящим голоском произнося в голове страшные цифры возраста. И так каждый год. Ивресская королева не считала себя старой, но она была старше. Старше Эммы, первой жены Франциска, старше Верены, супруги Дейрона, теперь – старше Августы. И ни с кем из них ей не удавалось стать подругами. Впрочем, разве королевам они были нужны? Молодые девочки, получая на свою голову корону, об этом задумывались редко. Она и сама, пожалуй, не задумывалась когда-то, но ей повезло, и у нее была Гвен, чтобы делить печали и первые трудности, и была Рейна, чтобы мягко напоминать ей, какой должна быть королева. И вот теперь в роли Рейны была она, а слушатели попадались не столь благодарные. И что будет, когда они с супругом покинут этот мир, навсегда отправляясь в другие сферы? Сможет ли Фельпьен поддерживать этот устойчивый курс? Будет ли ему помогать жена, братья и сестры? Все эти вопросы были слишком тяжелыми, чтобы ответ на них находился вот так быстро.

В горле у Асдис пересохло, но она поборола себя и вместо возмущения с трудом изобразила на лице улыбку. Вышло как-то грустно.

– Я не предлагаю выслеживать их детей и нападать на слабых, Филипп, но после того, сколькие в мучениях погибли на кострах веры, без суда и следствия, я считаю, что перед смертью магистру надлежит хотя бы попытаться искупить эти грехи. Пусть собственными страданиями. Они слишком оживились. Прошлой зимой, по рассказам Катарины, пытались поймать какого-то кузнеца только из-за того, что на его изношенной фляге были руны.

Королева, впрочем, возможно, избрала бы и другой способ, но уже много лет такие были ей недоступны. Филипп говорил про взятое в руки оружие – так вот иногда его следовало взять. И показать всем, сколько в этом наказании боли. Магистр все равно не сможет почувствовать мучения всех тех, кого он когда-то привязывал к столбу, и в Бездне для него эти сюжеты будут повторяться от раза к разу, но Асдис хотелось увидеть расплату своими глазами. Может, стоило и вовсе обвинить его в темном колдовстве? Разве станет проблемой для них это доказать? Она усмехнулась собственным мыслям и перевела взгляд на мужа.

– Ты знаешь его много лет, и я не помню, чтобы он хоть раз тебя подвел, – Ее Величество поджала губы. Его правда, наша правда. Это будет одна и та же правда, однако… – Но в стенах монастыря мы поговорим о том, что и как с этим делать. Пообещай мне выслушать Клемента внимательно, хорошо?

Старейшины явно поглумились над его положением, поручив хоронить мертвых. Когда Ниалл предлагал помощь, он имел в виду не это. Он мог бы ставить припарки и омывать лихорадочных, знал латынь и мог бы вычитать в одной из немногих книг в поселении какие-нибудь рецепты. Помолиться, в конце концов, о болящих – а почему нет? Многие поселенцы видели свой долг перед другими именно в этом.

Но старейшина Тейлор на пару со своим верным сподвижником, едва заметно улыбаясь сквозь бороду, отправил Ниалла копать могилы на пригорке недалеко от поселения. Ниалл воспринял это унизительное назначение с надлежащим смирением: кто-то должен заняться и этим. По крайней мере, люди эти будут преданы земле с молитвой истинного христианина, а не тех, кто извратил веру по своему разумению. За годы вдали от родной земли Ниалл научился видеть что-то хорошее даже в таких ситуациях.

Самым тяжелым оказалось хоронить знакомых людей. Несмотря ни на что, Ниалл еще не до конца научился справляться с потерями, пусть даже и не близких. Не привык к мысли, что миссис Уитторп уже никогда не пожурит его за неопрятный вид, что Кэсси никогда не забежит к нему выменять корзинку для цветов на дюжину яиц. Казалось, все это неправда, страшный сон, жестокая шутка. Но то была не шутка, и именам этим не было числа. Поселение было слишком мало, и все мертвые лица были ему знакомы: ходили к сестре за травами, к нему учиться грамоте, отдавали шерсть и утварь… Три дня от рассвета до заката Ниалл помогал несчастным жертвам болезни упокоиться с миром. На четвертый Господь решил облегчить его душевные муки, и горе отступило, уступив место смирению с неизбежным.

Они ушли, и восседают теперь рядом с Небесным Отцом, ожидая воскрешения для вечной жизни, а живым остается утешаться лишь этим знанием.

— Вечный покой даруй им, Господи, и да сияет им свет вечный. Да почивают в мире. Аминь.

Ниалл осенил себя крестным знамением и поправил матерчатую маску, прикрывающую лицо от трупных миазмов. По крайней мере, покойные его веру уже не осудят. А вот живые… С ними нужно быть поосторожнее. Гостей он не ожидал.

— Отвлекайте, раз уж осмелились прийти, — Ниалл покачал головой, отбрасывая затупившуюся лопату. Плечи ныли после долгих дней работы. Местные, боясь заразы, опасались приходить проститься с родными, а этого человека он раньше не видел. Или видел? За последние дни перед глазами пролетела такая длинная вереница мертвых лиц, что появление на пригорке кого-то живого Ниалла запутало. — Мне полезно провести немного времени с живыми. Коли не боитесь заразы…

Он размотал матерчатую маску и вытер лоб рукавом. От усердной работы даже посреди зимы его бросало в жар. Или не от работы?.. Он ведь достаточно времени провел с заболевшими и погибшими, уж не заразился ли? А ведь дома сестры…

— Саммерс? — от опасений его отвлек вопрос незнакомца. Ниалл вздохнул. Казалось бы, в этом поселении, где все друг друга знают, ему не придется приносить дурные вести. — Увы, боюсь, вы опоздали.

Чету Саммерсов он похоронил еще позавчера. Ниалл пригляделся повнимательнее, сбрасывая с глаз пелену усталости. Определенно, не здешний. Стало быть, проделал длинный путь – и все напрасно. А путь хоть из Старого Света, хоть из других колоний неблизкий, едва ли не одинаковый.

— Болезнь свирепствует уже с месяц и никого не жалеет. Был один лекарь, да в первые три дня весь вышел, — Ниалл указал на самую первую могилу, уже порядком улегшуюся и покрытую снежной коркой. Свежие, вырытые уже им лично, зияли на снегу черными дырами. — По воле божьей, когда кончится болезнь, сестра посадит здесь какие-нибудь цветы в память об усопших. А вот послание им уже без надобности. Не знаю, остался ли кто у них в Англии, но дом их теперь пустует.

Допустил ли он ошибку?
Нет. Подари ему Семеро возможность повернуть время вспять и что-нибудь исправить, он бы растерялся, не зная как воспользоваться таким подарком. Что-то исправлять? Что? Зачем? Потом он, конечно, что-нибудь бы придумал, но ничего не сидело занозой в мыслях, истекая гноем сожалений.
Получил ли он то, чего хотел?
Да. Семижды семь раз — да. И никогда он так сильно не желал, чтобы брат исчез из его жизни, его семьи, как в последние недели, когда понял, сколь многим отец готов поступиться ради своего наследника. И ведь наверняка, окажись на его месте сам Кадогар, он не смог бы рассчитывать и на седьмую часть того, что отец сделал для Морканта.
Выходит, всё сложилось, как нельзя лучше. Но, тогда что такое липкое и тяжёлое затопило его покои, мешая вдохнуть полной грудью?
Кадогар прекрасно знал, что нужно делать. Просто подождать, пока не осядут песчинками во взбаламученной воде обрывки спутанных эмоций и пока все вокруг — и он сам в первую очередь — наконец не осознают, что теперь он — наследник престола, будущий король Эйрада. И тогда всё станет даже не по-прежнему, а гораздо лучше, чем было.
Просто подождать.
Но заставить себя и дальше оставаться в давящей духоте он не смог.
Правда, и в коридорах, и даже в дворцовом парке оказалось не многим лучше, и в конце концов Кадогар вынужден был признать, что всё это не какое-то неведомым образом растёкшееся по всему замку воплощение его состояния, а всего лишь день такой. Солнце уже клонилось к западу, но близящийся вечер будто и не собирался делиться прохладой. Вместо этого воздух сгустился как перед мелким дождём, который вместо того, чтобы остудить разгорячённую за день землю, делает только хуже.
Тем не менее с отнюдь не прогулочной целеустремлённостью Кадогар продолжал забираться подальше от наиболее излюбленных придворными мест, и как назло постоянно на кого-нибудь натыкался. Заговорить с ним никто не пытался: то ли его не в меру растрёпанный вид не располагал к пустым беседам, то ли никому до него не было дела. Как обычно.
В мечтах Кадогар часто представлял миг своего триумфа. В них отец прилюдно распекал брата за какую-нибудь ужасную оплошность, а потом непременно вспоминал о младшем сыне, который, конечно же, ничего такого бы не сделал, а то и вовсе уже успел всё исправить. И тогда Кадогар оказывался в центре внимания, в его честь поднимали кубки, в его адрес звучали здравицы, а Моркант тихо удалялся, посрамлённый и никому не интересный. В реальности же брат затмил его даже сейчас. Последние дни все разговоры при дворе были только о нём. Кто-то поддерживал решение короля, кто-то считал его слишком суровым, одни сокрушались проступком Морканта, другие искали ему оправдания.
А Кадогар… Да кому он вообще нужен?
Машинально кивнув идущей навстречу даме, Кадогар чуть было не пронёсся мимо, но вдруг понял с кем столкнулся. Копящиеся обиды требовали выхода и нашли его в не самой очевидной форме.
— Приятный вечер, матушка, не находите? — криво улыбнулся он, перегораживая тропинку. — Уверен, вы наслаждаетесь им не меньше, чем сегодняшним днём и принесёнными им плодами.
Издёвка в его тоне была очевидной, но — как понимал даже он сам не поддавшимся эмоциям краешком сознания — не справедливой. Да, мачеха толкала отца именно к тому решению, что он в итоге и принял, но Кадогар не имел и малейшего права злиться на неё за это. Кто угодно, но не он.

Сегодня все должно получиться.

Крепкий на вид мужчина средних лет идет по одному из коридоров своего замка с твердым намерением заключить крайне важный договор на сегодняшнем мероприятии.

- Войдите, - уже по характерному стуку в дверь, присущему лишь ее отцу, Лишех знает, кто решил ее навестить. Поэтому быстро встает из-за стола и встречается взглядом с Энвасом.

- После обеда сопроводишь меня на охоте, - не вопрос, разумеется. Девушка лишь слегка кивает головой.

Отец выглядит взволнованным, что на него не похоже. Не то чтобы ему не о чем было беспокоиться, поводов найдется с лихвой. Однако он никогда в трезвом уме не позволял подобным эмоциям хоть как-то отразиться на его суровом лице.

- Наденешь плащ с лисьим мехом. И платье твое… с перламутром - бросая на прощанье оценивающий взгляд и кивая своим мыслям, Энвас выходит из комнаты дочери.

Лишех давно знает эту схему. Если ее будущий гардероб выбирает сам хозяин этого замка, значит это будет не просто охота.

А смотрины. (торги?)

Служанка, все это время стоявшая в комнате, с сочувствием смотрит на Лишу и тут же отводит взгляд.

- Я знаю, что тебе уже обо всем известно. Говори, - мягко и настойчиво произносит Корриган, поворачиваясь к зеркалу и вытаскивая заколки из светлой копны волос. Выбор прически - единственный акт воли, который у нее остается.

***

Выяснилось, что отец и вправду пригласил нескольких господ из соседних земель на охоту в честь приближающихся праздников. И чтобы не казалось столь очевидным его отчаяние в попытках выгодно продать дочь замуж, разослал приглашения и знатным супружеским парам, чьи жены должны были составить компанию Лишех.

Перед поездкой Энвас, как и запланировано, представляет младшую дочь гостям, стоя на залитой осеннем солнцем площадке перед замком. Лиша вежливо улыбается, скользя взглядом над макушками собравшихся - все равно она их видит первый и последний раз, никто не станет связывать свою судьбу с сестрой убийцы - и вся процессия отправляется на обозначенное место, возглавляемая Бетелем. Дочь послушно плетется рядом, периодически осаждая своего вороного коня - тому не терпелось перейти в карьер.

Ему удается по-настоящему размять ноги, когда мужчины вместе с гончими отправляются в погоню за кабаном, оставляя женщин в компании друг друга. Красиво и богато одетые, они обмениваются с Лишей вежливыми фразами и довольно быстро разбредаются по группам интересов, оставляя девушку наедине со слугой, что неотрывно следует за ней, даже когда Корриган решает прокатиться по безопасным тропам неподалеку.

Впрочем, светловолосая отрывается и от него - спасибо быстрому коню.

- Наконец то, - шумно выдыхает, переводя дух после скачки и успокаивает вороного, пуская того ленивым шагом по тропе. Ее, вне всяких сомнений, ждет выговор, но это потом. Сейчас же представляется редкая возможность побыть в тишине и одиночестве.

Или нет.

Вороной дергается без предупреждения. Срывается с места, не оставляя никаких шансов наезднице удержаться в седле. Лишех разжимает поводья и падает на твердую утоптанную землю ("если понимаешь, что упадешь, бросай поводья, иначе травмируешь лошадь", - так говорила ей сестра). Воздух выходит из легких, ребра, кажется, сжимаются от сильного удара, и вот так совершенно по-глупому лежа на земле, девушка понимает, что напугало коня.

Точнее, кто.

Огромный вепрь, затаившийся среди листвы, – кабана таких размеров Корриган еще не видела - не церемонится, он мчится со всех ног на свою цель – на нее.